Когда умер мой дед я не плакал…
С самого детства помню две фотографии, висевшие на стенах тех квартир, в которых в разные годы жили мои дедушка и бабушка, и в которых проходило мое самое раннее детство. На одной из них был сфотографирован моложавый и смеющийся седой мужчина, подбрасывающий вверх голожопого и улыбающегося во-весь свой беззубый рот мальчугана месяцев восьми от роду. На второй, тот же седовласый улыбающийся человек с одобрением наблюдает как мальчик, на вид лет трех, с упоением молотит руками по-старенькому черному пианино марки “Кубань”. Фотографии эти всегда висели в разных комнатах, но было в них какое-то волшебство, которое притягивало меня даже тогда, когда я еще не умел ни ходить, ни говорить. Уже позже, когда я стал понимать какие-то слова и понятия, стоящие за ними, я с радостью обнаружил, что седой мужчина является моим родным и любимым дедом, а мальчик на фотографиях - это я сам в разные этапы своего взросления. Но одна странность долго не давала мне покоя, и я долго не мог найти ответ на ту загадку, которая начала мучить меня практически сразу, как только я стал понимать мир…
Первый курс института, запах новой жизни, много новых, ставших на долгое время друзьями и товарищами людей, максимализм молодости! Май 1979 года. Я переживаю вторую в своей жизни сессию, хожу на консультации, получаю зачеты, постигаю новые реалии студенческой жизни, к которой только-только под конец первого курса начинаю привыкать и подстраиваться. И вот первый экзамен: все словно в тумане, отвечаю так, что мне кажется, что это не я, а кто-то другой беседует с преподавателем моим голосом. Мгновениями даже вижу себя как бы со-стороны и даже горжусь тем, что на лице педагога появляется довольное выражение, что плоды его труда попали в благодатную почву и студент доказывает, что знания переданы верно и целостно. Выхожу в толпу ожидающих своей очереди однокурсников и ничего не могу сказать и ответить, лишь беззвучно разеваю рот от схлынувших в мгновение эмоций. Кто-то из старшекурсников, проходя мимо и видя эту картину, молча берет из моих рук зачетку, открывает ее и громко читает:“Отлично!” Я ничего не могу понять, но меня начинают похлопывать по-плечам, поздравлять, а тот же старшекурсник говорит: "Эй, да ты, наверное, ошалел от счастья, да? Беги в магазин и проставляйся, ты “пять” у Трофима получил. Это потом я узнал, что просто так никому бы не удалось получить отличную оценку у одного из самых принципиальнейших преподавателей кафедры истории России Трофима Ивановича Беликова. Но в тот момент я понял лишь одно - нужно позвонить домой и сообщить, что первый экзамен сдан. Радостный и счастливый бегу в деканат к телефону, набираю номер… Май 1979-го. В воздухе дурманящий запах цветения весны и молодости. Казалось, ничто не может лишить ощущения счастья. Звоню домой, считаю гудки, не терпится поделиться радостью с самыми любимыми и близкими людьми…
Как только я стал понимать мир, у меня, как и у всех исследователей стали появляться вопросы, на которые я хотел получить ответы все сразу, здесь и сейчас. Глядя на смеющуюся бабушку с заботливыми и добрыми руками, всегда старающимися выбрать из кучи всяких вкусностей и полезностей самое лучшее и подложить это поближе ко-мне, я невольно задавался вопросом: почему у нее такие кудрявые, густые и красивые черные волосы, а у деда какие-то странные и тревожащие мои детские мысли белые? Когда я сформулировал все-таки этот свой вопрос и смог его задать, дед только отшучивался, говоря, что если есть черные, почему не должно быть белых, а бабушка виновато улыбалась и говорила, что мои волосы будут такими же густыми и красивыми, как у нее. Лишь много времени спустя, когда внезапно услышал песню “Баллада о красках” на стихи Роберта Рождественского в исполнении Софии Ротару, я вдруг понял, почему мой дед так рано стал совсем седым. “Видно много белой краски у войны!” Но это понимание все-таки было уже запоздалым, впрочем, как и все другие важные жизненные понятия, на постижение которых всегда требовалось времени больше, чем было на самом деле и понималось все уже тогда, когда ничего поправить или изменить было нельзя… Война в рассказах деда воспринималась мной как сказка со-счастливым концом, в которой непременными победителями были Наши!
Трубку почему-то брать никто не хотел, и мне стало немного обидно, что родители, зная о сложном и ответственном экзамене не ждут у телефона вестей от сына. Наконец после восьмого или девятого вызова я услышас какой-то уставший и напряженный голос матери. В голове сразу отчетливо и остро взорвалось всего одно слово: “Дедушка!”
Я часто забирался к нему на колени и просил его рассказать мне про войну. Тема войны в те времена была особенной, к ней все относились с трепетом и болью, и мы, мальчишки 60-х воспринимали ее как нечто страшное, которое еще совсем недавно было ужасной реальностью. При слове “война”, в которую играли тогда, наверное, все пацаны, в глазах взрослых всегда хоть и мимолетно вспыхивал огонек тревоги и беспокойства, который в ту же секунду подавлялся усилием воли и неизбежностью того, что мальчишки все равно будут рисовать войну, что бы им не говорили взрослые.
Рисуют мальчики войну
Рисуют танки и “Катюши”,
Висят во-всю листа длину
Снаряды, желтые как груши
Рисуют мальчики бои
Что им по-счастью не знакомы
И берегут они свои
Огнем кричащие альбомы!
Это про нас песня, про наше поколение, которое войну не видело, но которое слышало о ней столько достоверных и живых рассказов от очевидцев, что эта война не могла уже не стать частью прошлой жизни дедов и отцов, которые ее пережили…
Если дед и рассказывал мне что-то о войне, то в словах его, которые он подбирал с осторожностью и напускным спокойствием не было никаких страхов или ужасов. Говорил он всегда ровным и тихим голосом, не повышая тона, и мне казалось в этот момент, что он и его фронтовые друзья, большие, сильные и добрые люди просто никогда бы не могли проиграть никакую войну, потому что за ними был их дом и их будущее, которое они видели только покончив с бесчеловечностью фашизма. Его рассказы начинали действовать на меня незамедлительно, я тотчас же засыпал здоровым младенческим сном и снились мне большие-пребольшие Советские Воины, которые отрубают крылья немецкому орлу, державшему в когтях фашистскую свастику…
По-голосу мамы я сразу понял, что это случилось. Весь последний год дед очень сильно болел. Поначалу, у него стали случаться провалы в памяти, когда он вдруг забывал самые обычные и простые слова и начинал бормотать какие-то странные и бессмысленные фразы. Иногда он одевался и выходил на улицу, а мы всегда боялись, что он может просто-напросто не найти обратную дорогу домой. Наши попытки не выпускать его за дверь приводили к агрессивному поведению, и в конце-концов мы не препятствовали такого рода его “прогулкам”. Но все чаще происходили различные казусы, которые заставляли нас с бабушкой, а также маму и отца всячески препятствовать любым самостоятельным выходам деда из дома. А когда ему все же удавалось каким-то способом улизнуть, он уже не в состоянии был находить дорогу домой и его все чаще стали приводить какие-то люди, каждый раз разные и не всегда даже знакомые…А потом дед слег. Просто перестал подниматься с постели и все. И речь перестала получаться совсем. Единственное, что он делал автоматически -это курение! До последнего часа своего курить не бросал, и бабушка всегда понимала, когда он просит сигарету, даже в такие моменты, когда дед был без сознания.
Когда умер мой дед я не плакал… Я тупо прижимал к уху телефонную трубку, из которой на весь деканат раздавались уже короткие гудки и не понимал, как я мог быть счастливым еще несколько минут назад…
Я не заплакал даже тогда, когда из сверкающих на теплом майском солнышке медных труб вдруг раздался оглушительно жалобный звук, подкрепленный низкими и проникающими через все естество ударными волнами барабана, сопровождающимися печальной россыпью звонов и дребезжаний литавр. В этот момент, казалось, что напряжение всех последних дней вдруг резко и в одночасье спадет и растает, а душа распрямится и расслабится под ударами первых капель давно рвущихся на волю слез. Но нет, ком в горле все стоял и никуда не мог прорваться, ни внутрь, ни наружу. И вдруг, во-внезапно наступившей пронзительной тишине, откуда-то из глубины двора раздался не то сдавленный крик, не то возглас отчаяния - “Прощай мой фронтовой друг!”. Сил сдерживаться после этого уже не было, ибо именно эти слова совсем незнакомого человека до-боли пронзили меня таким безвозвратным ощущением потери, что все остальное я видел словно в тумане. Неужели никогда больше я не увижу рядом такое родное и любимое лицо деда, которое смотрит на меня с тех фотографий, которые сопровождают все мое детство? Седовласый воин, даржащий на руках внука, улыбающийся и радующийся рождению и становлению новой жизни, ставшей возможной в результате самой страшной Победы, давшей возможность продолжения рода! И сегодня, в который раз рассматривая эти фотографии, глядя на ордена и медали, заслуженные моим дедом, Ореховым Аркадием Еремеевичем за годы своей славной жизни, я не могу не преклонить колени и не сказать тех слов, которые никак не мог сказать тебе при жизни: “Дед, благодарю тебя за мою жизнь, за жизнь моих родителей и детей, которых бы не было, не будь Тебя! Светлая Тебе память! Я люблю тебя, Дед!”